Тюрьма - Страница 3

Высоко в чёрном небе трепетно горели маленькие, страшно далёкие звёзды - сквозь грязное стекло окна плохо было видно их.

Миша, не мигая, смотрел в высоту, и его думы кружились в медленном хороводе, сменяя одна другую...

"Приятно будет рассказывать о тюрьме, когда выйдешь на свободу!.." думалось ему. Он крепко закрыл глаза, подумал и через минуту взволнованно шептал:

Сквозь железные решётки

С неба в окна смотрят звёзды...

Ах! В России даже звёзды

Смотрят с неба сквозь решётки...

Четверостишие показалось ему красивым и остроумным. Обрадованный этим, он соскочил с окна и, расхаживая по камере, вслух стал декламировать, возбуждённо улыбаясь:

Ах! В России даже звёзды

Сквозь решётки смотрят с неба!

- Говорить - нельзя! - раздался тревожный, громкий шёпот.

Миша остановился и несколько секунд молча смотрел в глаз надзирателя, блестевший среди двери.

- Почему же нельзя? - спросил он наконец, невольно понижая голос.

- Запрещено!

Мише показалось, что теперь глаз точно ожил и в нём сверкает испуг.

- Но - почему? - тихо спросил Миша, подходя к двери. - Ведь кроме вас - никто не слышит... а вам разве я мешаю?

Он наклонился к двери, и вместе с тёплым дыханием лица его коснулись странные, строгие слова:

- Чего вы смеётесь, господин студент? Разве для смеху вас сюда посадили?

- Да скажите вы... - начал Миша.

Но глаз надзирателя исчез, за дверью притаилась тишина.

- Смирно! - глухо раздался за окном сиплый голос. Звякнуло ружьё, составленное к ноге. Во тьме часовой торопливо и негромко бормотал:

- Двенадцать окошков... дыве будки...

- Ты, чуваш! Ежели увидишь башка из окна высунется, або рука - не стреляй!..

- Слушаю!

- То-то! А то - бухнешь, как намедни... Быков, объясни ему подробно!..

В тишине каждое слово сверкает, как искра во тьме.

- Ежели увидишь - в окно смотрят - не стреляй! Понял?

- Тах точино...

Слова, сказанные ломаным языком, звучат боязливо и грустно.

- Ну, а ежели кто полезет из окна, а то побежит тут вот, али там видишь?

- Тах точино...

- Сейчас ты кричи - кто идёть? И раз кричи, и два... а третий стреляй, ну, только - вверх, для тревоги... И тогда - бегущего этого - тоже стреляй... али бей прикладом, али штыком... Как тебе сподручно, понял?

- Тах точино...

- Ну, ходи теперь вот отсюда дотудова... и гляди в окна... Да дрыхнуть не вздумай!

- Никак нету...

- То-то, - идол! А ну, объясни - когда ты должен стрелять?

- Кохда полезит на стине...

- А ежели он прямо через стенку?

Слышно, как ноги нетерпеливо топают о сырую землю.

- Н-ну, чёрт!..

- Тохда - бить... - раздаётся робкий, тихий голос.

- А ежели - голова в окне, - тогда что?

Молчание. Брякает ружьё. Озлобленно плюют...

- Н-ну, дубовая башка!..

Громко звучит нецензурное ругательство и - противный звук, точно ударили ладонью по тесту...

- Тогда - ничего... - как вздох, доносится едва слышный ответ.

- Врёшь! - рычит бас. - Тогда должен сказать - убери прочь голову... Понял? У, жабья морда... Марш!..

...Миша плотно прильнул к решётке, стараясь увидеть часового, который говорит так грустно и робко. Узкое пространство между стеной тюрьмы и высокой каменной оградой было наполнено густой тьмой, и в ней медленно, почти бесшумно двигалась небольшая серая фигурка, высоко подняв голову. Тонкая полоска штыка, поблескивая во мраке, была похожа на рыбу в воде.

- Вубери башка! - прозвучал торопливый, испуганный возглас.

Миша тихо слез с подоконника, осмотрелся вокруг. В камере было душно... На глаза ему попало циничное ругательство, крупно выведенное карандашом на сером фоне стены... Он прочитал его, помолчал и вдруг громко повторил вслух... Потом взглянул на дверь, лёг на нары и закрыл глаза...

Тотчас же в двери тускло заблестел рыбий глаз...

Миша крепко спал, раскинувшись на нарах, и ему снилось, что он бежит по узкой, тёмной улице, а за ним гонится кто-то невидимый, хватает его за плечи и кричит непонятные, строгие слова:

- Поверка!..

Он открыл глаза, приподнял голову - около нар стоял рыжий, толстый надзиратель и дёргал его за полу тужурки, а высокий, сутулый помощник начальника тюрьмы насмешливо смотрел на него серыми глазами и говорил:

- Извольте вставать вовремя, здесь не у маменьки!

- Сейчас... - безобидно улыбаясь, сказал Миша, быстро соскочив с нар.

Помощник начальника взглянул ему в лицо, отвернулся к двери и уже мягче заметил:

- Вы бы спросили бумаги и написали домой... насчёт постели... и прочее...

Потом Миша ходил умываться в конец коридора, где над широким и длинным железным корытом из стены торчал ряд медных кранов, а из них текла круглой, толстой струёй холодная вода... По коридору бегали серые арестанты с жестяными чайниками в руках, и время от времени раздавался крик:

- За кипятком... эй!

Гремя кандалами, навстречу Мише прошёл высокий, стройный каторжник с бледным лицом, в густой русой бороде; он взглянул на студента, подмигнул ему и, улыбаясь, сказал:

- Что, барчук, накрыли?

Рыжий надзиратель принёс Мише кружку тёплого, жидкого чая и большой кусок чёрного хлеба.

Тюрьма гудела, как гнездо ос. Раздавался смех, ругань, обрывки песен, резкие окрики надзирателей, в коридоре мягко шуршали швабры, хлюпала вода, и Миша, полный острого интереса к жизни и людям, запертым в этом старом здании из камня и грязи, напряжённо вслушивался в гулкий шум...

Он мало читал и ещё меньше видел; до университета его жизнь скучно текла в строгом доме сестры и её мужа, и он чувствовал себя неловко среди тех студентов, которые свободно и горячо говорили мудрёным, книжным языком о разных общественных вопросах. Общая волна недовольства жизнью уже успела коснуться его души, возбуждая в ней смутное, но здоровое желание протеста, но он ещё не успел понять, куда, на что именно следует обратить этот протест. Теперь, чувствуя себя героем, он с жадностью юноши поглощал новые впечатления, наполняя ими огромную ёмкость молодой души...